Клятва Луки.

Клятва Луки Войно-Ясенецкого.

1. Я признаю человеческую жизнь как высшую ценность и благо и буду относиться к ней как к Божественному дару – залогу жизни вечной.
«ДЛЯ ХИРУРГА НЕ ДОЛЖНО БЫТЬ «СЛУЧАЯ», А ТОЛЬКО ЖИВОЙ СТРАДАЮЩИЙ ЧЕЛОВЕК. Архиепископ Лука. 16.Х.1944 г.»
Как врач-христианин, Святитель Лука всегда боролся до конца за человеческую жизнь, так как признавал её высшую ценность. Как человек, наделенный святостью, он со страхом и трепетом относился к этому Божественному дару - залогу жизни вечной.
2. Я вижу счастье и смысл жизни в любви к человеку.
Я очень глубоко поверил в то, что только в любви счастье и смысл жизни, и для меня стало невозможно отдавать годы на подготовку к жизни (учась у немцев не нужному), когда я знаю, что единственное нужное — это поставить себя в такое отношение к людям, чтобы мог я развивать в себе любовь, чтобы была пища живой душе.
Я мог бы быть полезен в деревне только тогда, если бы у меня был толстый карман, и не может понять того, что нищий человек может сделать еще больше доброго, чем богатый, и для того, чтобы исполнить заветы Христа, не нужно никаких особых средств, подготовки, а только любовь к людям.
Я и не претендую на знание жизни, а только хочу следовать голосу своей совести, не позволяющей мне готовиться к какой-то, считающейся хорошей жизни в будущем, когда я могу так хорошо прожить эту же зиму, ни к чему не готовясь.
Но что значит подлинно любить человека? Все возвышенное трудно поддается логическому определению. Как сказать, что такое христианская жизнь в любви, если сила ее проявляется больше всего в терпении? Любовь долго терпит, милосердствует, не завидует и никогда не превозносится. Любовь не гордится, не бесчинствует, не ищет своего, не раздражается и не мыслит зла. Любовь покрывает собой множество недостатков и противоречий; не потворствует, но, прикрывая, изживает.
Где любовь, там всегда доверие, где любовь, там всегда и надежда. Любовь все переносит, потому что сильна. Истинная любовь постоянна, не иссякает и никогда не перестает.
3. Я не имею права останавливаться в борьбе за жизнь больного ни при каких условиях и обстоятельствах.
По воспоминаниям д-ра Ошанина, однажды после смерти пациента Войно-Ясенецкий потребовал, чтобы врач детально перечислила, что именно было сделано для погибшего пациента. Федермессер принялась перечислять врачебные назначения, но потом махнула рукой и сама себя остановила: «Да что тут говорить! Больной все равно был обречен...» Обречен?! Спокойный, всегда невозмутимый профессор взорвался: «Вы не имели никакого права останавливать борьбу за жизнь больного! Вы даже думать о неудаче не имеете права! Только делать в с е, что нужно! Делать ВСЕ, слышите?!»
4. Я признаю, что больной – это живой, страдающий человек, а не случай из медицинской практики и обязуюсь всеми доступными средствами облегчить или избавить его от страданий.
«Перед Вами нет медицинского случая, а есть больной страдающий человек».
5. Я обязуюсь лечить любые опасные болезни даже с риском для собственной жизни.
«Мне нередко приходилось делать исследования на трупах в больничном морге, куда ежедневно привозили повозки, горой нагруженные трупами беженцев из Поволжья, где свирепствовали тяжелый голод и эпидемии заразных болезней. Работу на трупах приходилось начинать с собственноручной очистки их от вшей и нечистот».
6. Любовь к больному человеку должна быть выше личных отношений.
В.Ф. Войно-Ясенецкий считал, что любовь к человеку должна быть выше личных отношений, т.к. это вытекает из принципов христианства из Евангельского учения о взаимоотношениях между людьми. Профессор учил этому личным примером. Врач должен любить человека и оказать ему помощь независимо от личных симпатий или антипатий к нему. Христианская мораль призывает всех людей, забыв о личных обидах, подняться на ту высокую ступень, когда все мелкое и личное уходит из человеческого сердца, становится ненужным. Христианская мораль возводит на ту вершину, когда человек стремится самого себя отдать на служение людям.
7. Я обязуюсь чувствовать смерть пациента как потерю близкого человека.
«...Тяжело переживаю смерть больных после операции. Было три смерти в операционной, и они меня положительно подкосили,— пишет он сыну.— Тебе как теоретику неведомы эти мучения, а я переношу их все тяжелее и тяжелее».
«Валентин Феликсович болел душой за каждую свою неудачу,— сообщила она.— Однажды, задержавшись на работе, когда все врачи уже покинули больницу, я зашла в предоперационную хирургического отделения. Внезапно из открытой двери операционной до меня донесся «загробный» голос:
- Вот хирург, который не знает смертей. А у меня сегодня второй... Я обернулась на голос и увидела Валентина Феликсовича, который пристально и грустно глядел на меня. Поразила его угнетенная поза: он стоял, согнувшись и упираясь руками в край операционного стола. На столе лежал больной, умерший во время операции».
8. Я не вправе заниматься тем, чем мне нравится, но обязан заниматься тем, что полезно для страдающих людей.
«Влечение к живописи было у меня настолько сильным, что по окончании гимназии я решил поступить в Петербургскую Академию художеств. Но во время вступительного экзамена тяжело задумался о том, правильный ли жизненный путь я избираю. Недолгие колебания кончились тем, что я признал себя не вправе заниматься тем, чем мне нравится, и обязан заняться тем, что полезно для страдающих людей.
9. Я никогда не откажу в помощи обратившемуся ко мне больному, невзирая ни на время суток, ни на собственное самочувствие, ни на погоду.
Больной для Войно-Ясенецкого действительно фигура центральная в жизни врача. Ночь ли, день ли воскресный, находится ли врач в очередном отпуске или болеет — ничто не освобождает его от обязанности явиться немедленно в отделение, если это необходимо для спасения пациента. Этот строго заведенный порядок профессор и сам выполняет без малейшего ропота. «Какой бы ни был церковный праздник,— вспоминает доктор Левитанус,— какую бы службу ни служил он в церкви, но если дежурный врач присылает шофера с запиской о том, что нужна профессорская консультация, Войно тут же поручает литургию другому священнику и незамедлительно выезжает к своим больным».
10. Я обещаю никогда не отказывать в консультациях, в том числе с выездом к больному.
Доктор Ошанин писал, что проф. Войно-Ясенецкий по первому вызову отправлялся в ночные, далеко не безопасные путешествия, так как грабежи были нередки. Так же немедленно и безотказно шел Войно, когда его вызовешь в терапевтическое отделение на консультацию. Никогда не было в его лице досады, недовольства, что его беспокоят по пустякам (с точки зрения опытного хирурга). Наоборот, чувствовалась полная готовность помочь».
11. Я всегда буду чуток к чужому страданию.
«Впрочем, Миша малочувствителен». Это ведь так мне известно, так меня мучило всегда. Понимаешь ли ты ужас этой короткой фразы? Ведь это значит, что неправда не пронзает твоего сердца, что не холодеет оно, когда слышишь нравственно страшное, не загорается оно святым негодованием против зла, не пламенеет восторгом, когда слышишь о прекрасном, добром, возвышенном. Не весь ли ты по-прежнему поглощен эгоизмом? Нет в тебе глубокой серьезности, которая неизбежно родится в человеке не эгоистичном, не собой занятом, а глубоко чувствующем чужие страдания, тяжесть и беспросветный ужас человеческой жизни».
12. Я обещаю не оперировать только явно безнадёжных больных.
«Если не говорить о септических перитонитах, то, пожалуй, самое главное условие операции — срок ее производства. Если перитонит распознан очень рано и оперирован в первые часы, то смертных исходов почти не бывает; если же операция производится поздно, на 4-й день или еще позднее, то выздоровления составляют редкость. Шансы на благоприятный исход уменьшаются с каждым часом, и операцию у больного, поступившего поздно вечером, ни в коем случае нельзя откладывать до утра. Мы не разделяем взглядов хирургов, которые не оперируют вовсе позже 40 часов от начала болезни, но полагаем, что только явно безнадежных больных не следует оперировать, часов же считать не надо, если состояние больного позволяет предпринять операцию. При таком образе действий нам неоднократно удавалось спасать больных не только на третий, но даже на четвертый день болезни, как это было в случае прободения язвы желудка с разлитым перитонитом, оперированным в конце четвертых суток. У другого больного даже гнойно-гнилостное воспаление брюшины удалось излечить операцией на исходе четвертых суток».
13. Я обещаю делать ампутации только в крайних и экстренных случаях и вскрывать гнойные очаги.
«Недопустимую ошибку делают те врачи, которые полагаются на действие химических средств, сывороток и вакцин и забывают при этом о крайней необходимости найти и вскрыть те гнойные очаги, из которых бактерии проникают в кровь. Как бы сильно ни действовали даже подлинно специфические средства, они все-таки окажутся бессильными при наличии эмпиемы плевры, гнойного перикардита, субдиафрагмального абсцесса или эмпиемы большого сустава».
14. Я обещаю никогда не делать инъекции больным в сидячем положении.
«Изложение общих сведений о местной анестезии я закончу настоятельным советом иметь в виду возможность обморока у больного при производстве инъекций. Это надо также помнить при производстве малых операций; их никогда не следует делать в сидячем положении больного, а только в лежачем. Последствия вызванного инъекциями обморока, помимо переполоха, могут быть и весьма серьезными. Вот пример. У здорового и вполне спокойного мужчины была предпринята инъекция в плечевое нервное сплетение ввиду операции большой липомы плеча. Больной сидел поперек операционного стола и, вопреки постоянному правилу его не поддерживали сзади (санитары были заняты). Как только игла проколола кожу, больной изменился в лице и внезапно упал; колени его успели прижать к столу, но сзади поддержали лишь в последний момент, когда позвоночник уже подвергся внезапному сильному перегибу. Больной уложен на стол в глубоком обмороке, осложненном шоком от травмы позвоночника. Через несколько секунд дыхание прекратилось, пульс исчез, зрачки расширились ad maximum. Тренделенбурговское положение, искусственное дыхание, вливание в вену физиологического раствора. Больной ожил, и минут через 10 вернулось сознание. В течение 2-3 часов он жаловался на сильные боли во всем теле, головную боль и тяжкое чувство тоски. Через 6 часов начались клонические судороги левых брюшных мышц и вскоре усилились до того, что все туловище подергивалось в левую сторону. Судороги эти продолжались двое суток, прекращаясь только во время сна. Случай закончился полным выздоровлением, но могло быть гораздо хуже: такое падение всей тяжестью верхней половины тела в пространство при фиксированных ногах могло вызвать тяжелое повреждение позвоночника или разрыв подвздошно-поясничных мышц. Клонические судороги левых брюшных мышц, вероятно, зависели от сильного растяжения левых межреберных нервов, так как при падении больного туловище его отклонилось назад и вправо» [48].
15. Я сделаю всё, чтобы избавить больного от тяжелой психической травмы перед операцией.
«Приступая к операции, надо иметь в виду не только брюшную полость, а всего больного человека, который, к сожалению, так часто у врачей именуется «случаем». Человек в смертельной тоске и страхе, сердце у него трепещет не только в прямом, но и в переносном смысле. Поэтому не только выполните весьма важную задачу подкрепить сердце камфорой или дигаленом, но позаботьтесь о том, чтобы избавить его от тяжелой психической травмы: вида операционного стола, разложенных инструментов, людей в белых халатах, масках и резиновых перчатках — усыпите его вне операционной. Позаботьтесь о согревании его во время операции, ибо это чрезвычайно важно».
16. Я обязуюсь повышать свои профессиональные медицинские знания и практическое мастерство лечащего врача.
«Из Москвы не хочу уезжать, прежде чем не возьму от нее того, что нужно мне: знаний и умения научно работать. Я, по обыкновению, не знаю меры в работе и уже сильно переутомился. А работа предстоит большая: для диссертации нужно изучить французский язык и прочитать около пятисот работ на французском и немецком языках. Кроме того, много работать придется над докторскими экзаменами.
17. Я обязуюсь вести историю болезней с чувством сострадания так, кА будто описываю свои собственные болезни.
«Георгий Т., 3 лет, купаясь около 5 недель тому назад, поранил себе колено каким-то острым предметом. Ножка мало болела, и ребенок не переставал ходить. Рана стала подживать, но через 2 недели ребенок упал и ушиб больное колено; на другой день оно сильно распухло, рана открылась. Сустав вскрыт двумя переднебоковыми разрезами, выпущена серозно-гнойная жидкость и проведена в поперечном направлении дренажная трубка. Ножка фиксирована крахмальной повязкой в полусогнутом положении. Операция не дала быстрого улучшения, температура еще более повысилась и дошла до 40о. [url=http://jesuschrist.ru/bible/?q=%D0%9D%D0%B0 4]На 4[/url]-ый день ребенок снова усыплен. Исследование пальцем показало, что синовиальная оболочка сильно утолщена, и вверху гной уже вышел за пределы bursae suprapatellaris. Сделан разрез через m.vastus lateralis и два разреза суставной капсулы на уровне суставной щели; введены новые дренажные трубки. Наступило временное улучшение, но скоро температура снова стала давать большие размахи (до 40о). Через 5 дней сустав широко вскрыт резекционным разрезом Текстора. Хрящи оказались в нормальном состоянии, затеков не было, но вся синовиальная оболочка тяжело воспалена и сильно утолщена. Сустав рыхло выполнен йодоформной марлей и фиксирован крахмальной повязкой в положении максимального сгибания. После этой операции температура быстро понизилась до нормы, и при первой перевязке на 5-ый день сустав найден в отличном состоянии, с прекрасными розовыми грануляциями. Еще через 6 дней сустав разогнут под эфирным опьянением, но полного разгибания достигнуть не удалось. Наложена крахмальная повязка. Через 2 месяца после операции рана вполне зажила, и движения в суставе стали возможными почти в нормальном объеме; осталось лишь небольшая боковая подвижность, и мальчик стал ходить».
18. Я изучаю и буду изучать медицину с исключительной целью быть мужицким врачом и помогать страдающим людям.
В автобиографии Св. Лука писал: «Я изучал медицину с исключительной целью быть всю жизнь деревенским, мужицким врачом, помогать бедным людям». Дав в юности обет бескорыстно служить людям, Войно-Ясенецкий следовал ему до конца своей жизни.
19. Я буду заботиться о воспитании хирургической души у учеников.
В хирургической практике В.Ф. Войно-Ясенецкого был случай когда он потребовал от зав. отделением – женщины, чтобы она забыла дорогу в операционную. Если же она покажется в отделении хоть раз, то навсегда перестанет сюда ходить он, профессор Войно-Ясенецкий. Причина – непрофессионализм и бездушие врача, допустившего смерть больного. Профессор В.Ф. Войно-Ясенецкий безапелляционно заявил: «У вас нет хирургической души».
20. Я буду учить своих учеников человеческой хирургии.
Хирург Валентина Николаевна Зиновьева, ученица Войно-Ясенецкого по госпиталю 1515, писала, что учил он своих помощников не только резать и шить, но еще и тому, что Зиновьева называет «человеческой хирургией». С каждым проходящим через его руки раненым Лука вступал как бы в личные отношения. Помнил каждого в лицо, знал фамилию, держал в памяти все подробности операции и послеоперационного периода. С двойным интересом подходил он к койке уже прооперированного: если самочувствие больного было хорошим и раны быстро заживали, это радовало профессора и в личном, и, так сказать,. в общем плане. Значит, примененные в этом случае оперативные приемы и предварительные хирургические расчеты оказались верны. Значит, и в будущем удастся помогать кому-то этими же средствами...
«Если раненый умирал,— подхватывает эту мысль доктор В. А. Суходольская,— то Войно страдал не только от индивидуальной гибели («невинные смерти» — говорил он), но ощущал смерть как общенародную потерю. Беда эта глубоко его волновала».
21. Я считаю недопустимым оскорблять своего коллегу, медсестру или младший медицинский персонал.
Войно-Ясенецкий никогда не кричал на сотрудников, не срывался, как большинство хирургов в операционной; для него было немыслимым оскорбить младшего коллегу. Но, когда дело шло о дисциплине и порядке, он становился непреклонным.
22. Я обязан обличать безнравственные поступки своих коллег.
«Перед одной лекцией я узнал, что товарищ по курсу, поляк, ударил по щеке другого товарища — еврея. По окончании лекции я встал и попросил внимания. Все притихли. Я произнес страстную речь, обличавшую безобразный поступок студента-поляка. Я говорил о высших нормах нравственности, о перенесении обид, вспомнил великого Сократа, спокойно отнесшегося к тому, что его сварливая жена вылила ему на голову горшок грязной воды»
23. Я обещаю заниматься научной работой только с целью облегчения страданий больного человека.
Занимаясь научной работой, Валентин Феликсович руководствовался одной целью — облегчить страдания больных. Свои научные исследования он многократно проверял в хирургической практике. Так, из истории болезни Ивана К., 23 лет, можно видеть как разработанный талантливым ученым метод региональной анестезии был применен при операции на позвоночнике высокой степени сложности, после которой больной выздоровел.
24. Я буду следовать голосу своей совести, профессиональному долгу и данной клятве при любых обстоятельствах.
Я и не претендую на знание жизни, а только хочу следовать голосу своей совести, не позволяющей мне готовиться к какой-то, считающейся хорошей жизни в будущем, когда я могу так хорошо прожить эту же зиму, ни к чему не готовясь.